Мы все придумали сами, даже того, кто придумал нас (с)/ Принц с принципами
Демон Любви.
Глава Первая. Часть вторая
Глава Первая. Часть вторая
читать дальше
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Ночная гавань, к пирсу которой его пришвартовал Распорядитель, была обставлена с изыском мебельного гурмана. Сандал и черное дерево, обитое плюшем и генуэзской кожей, резной шкаф с яхонтовыми инкрустациями, стол с ножками, обвитыми лозой из сахарских кобр; свисающее сверху зеркальное око, которое то хвасталось кристальным отраженьем, то поражало фантазию причудливым искаженьем, и кровать исполинских масштабов под тяжелым, расшитым бисером, темно-синим балдахином. Рыцарь, с опаской рассматривая дорогие декорации, внезапно ощутил, как вязнет подошва сапог в пушистом персидском ковре, усаженном узорами, как королевская клумба - заморскими тюльпанами.
- С чего бы такое гостеприимство? Я ведь не шах… такая обстановка давит на мое спартанское воспитание, - пожаловался узник глухонемой двери. Мантию он накинул на гнутую спинку стула, а сам устроился по соседству, чтоб смириться с его пребыванием среди экспонатов антикварной лавки. Мигрень притихла, уступив караул дурманящей истоме. Зажмурившись, дабы не лицезреть мрачного лохматого доппельгангера, усевшегося вальяжно визави, он стянул тонкошкурые перчатки с крагами, без труда нащупал двумя пальцами червонные запонки и распустил манжеты, оголив смуглые запястья и беспорядочно рассыпанные короткие шрамы – в детстве мальчишка-сорванец частенько ввязывался в склоки со сверстниками из-за предубеждений их родителей. Когда разъяренный папаша-дворянин застал его за карательным членовредительством над сыном-сосунком, то отцовское возмездие ударило его незамедлительно: невежу-драчуна и варвара-азиата усердно отхлестали борщевиком по чем попало. Он тогда чудом вырвался из стального капкана графских прислужников. Этот плачевный опыт научил его одной древней истине: наказание насилия насилием влечет порочное повторение с переменой слабого и власть несущего. А после того, как батюшка взыскал раскаяние с позора семьи, опуская эвфемизмы, решил вбить в толк прирожденному олуху отменной поркой, то он еще более укрепился в мысли о вреде рукоприкладства и прекратил стращать задир кулаком, а выставлял непробиваемый щит, чтоб отклонить дерзкие повадки неприятелей. Он взрослел, а мир пребывал в незавидном постоянстве: все те же беспочвенные обвинения и косые взгляды, недомолвки и рутинная неприязнь: какие б новомодные фасоны не примеряли бы газоны, а все стригут под трафарет. Сорняк либо возводят в ранг культурного растенья, что явно обусловлено терпеливым рвеньем сорта, либо выкорчевывают с потрохами. Трава коротка, да корни глубоки. И армия Куруруги подравняла под эталон «вояки», но даже жесткая дисциплина не сумела искоренить в нем вольнодумие, семя которого взросло еще в те годы, когда он безалаберно, бывало, днями напролет убегал из-под родительского крова и заветов, за что потом платил сохранностью своих ушей.
«Как же мне претит лицемерие дворянского столпотворения под скрипки… и сам я… разодетый, как какаду…скорее бы отправили меня в поход на Гибралтар, военный театр – вот мое призвание… но и это амплуа мне порядком опостылело. Еще и Турнир, петушиные бои за звание именитого Пса! Нет, я упрошу Волдштайна меня услать в другое полушарие… там я забудусь… забвение меня спасет от сумасшествия, а битва - от плена приспешников Сатаны! »
Усталость отступала, и сон ее сопровождал, как рьяный поклонник. Он снова не сомкнет глаз, а будет валяться на постели и грезить о мертвой принцессе, ее легкому, как перышко горлицы, прикосновению и сладко-звонком щебетании. Рыцарь вознамерился закончить, как можно скорее, свой ночной туалет и избавиться от футлярного мундира, сковывающего всего его, от верхушки до щиколоток. Прицеленными рывками Сузаку расстегнул две пуговицы с гербами, но расправиться с третьей ему не дал навязчивый стук в дверь. В недоумении он оставил пуговицу, так что она наполовину высовывалась из петли.
«Кому я мог понадобиться в столь поздний час? Молчат? Это не по службе, иначе бы, прибегнули к секретной комбинации…а тут… какое-то хаотичное постукивание. Открыть и разрушить уединение? Может, если я промолчу, они уйдут восвояси… если их привел сюда какой-нибудь пустяк или просто пресная шутка пьяного глупца».
Снова стук, настырный и спешащий. Он выпрямился, настроенный проучить шалуна, и задел нечаянно ладонью кем-то порванные костяные четки на столе, дюжины две шариков прыгнули на пол и так же застучали дробью сбившейся лошадиной рыси. Рыцарь наклонился и подобрал беглецов, засунул их наспех в нишу кармана и откликнулся нежданному гостю:
- Что Вам надо? – он питал надежду сухим тоном отпугнуть пришельца.
На той стороне послышался шелест, потом секундная заминка на раздумье, и, наконец, неуверенный, но храбрящийся девичий голос:
- Лорд Куруруги, Вам письмо от Леди Сумераги. Вы отопрете, или мне его под дверь подсунуть? – видно, что смущение доблестного гонца почти одолело.
«Ох! Эта сестра и ее порывы наладить родственные узы… зачем я им всем сдался? Непонятно мне их снисхожденье к тому, кого предал анафеме родной отец…хм, не нуждаюсь я в сострадании кузины и прочих сочувствующих меценатов Клана… а она даже не допускает такого истолкования моей оторванности от семейного очага и регулярно извещает обо всем, что творится в окрестностях Блубёрда».
- Так и быть. Приму. Момент, - Сузаку сделал марш-бросок и повернул ключик в замке, впустив на порог юное создание, рыженькую служанку с кремовой кожей и вполне смышлеными глазами, цвета недавно проклюнувшейся осоки. Она прищурилась, из-за лампы, обрисовавшей лучистым маслом ее силуэт, и в ее заросших ряскою глазах-колодцах заплясали мазурку искорки смятения и решимости. Она всегда до мурашек боялась сойтись нос к носу с Седьмым Рыцарем Круга. Ее подруги ей пересказали легенду о роковом Марсе, в которого нельзя не влюбиться по причине его неотразимой стати и недосягаемости, особенно для таких простушек, как Ширли Фенетт. Словом, она была наслышана о Хладнокровном Герое, чье сердце оковано, как сундук, десятью железными обручами. Теперь же, дочь бесприданницы-портнихи и потомственного младшего Смотрителя Лесных Угодий, представ, как есть, перед безупречной Ледяной Статуей оторопела, вся смешалась и зарделась, как венчик мака.
- Письмо давайте… ну же, что уставились, будто я новогвинейский людоед или восьмое чудо света? – он подставил раскрытую ладонь, сердитый на впечатлительную служанку и сам на себя за всколыхнувшуюся неучтивость. Та была зашита в его хроническом нерасположении к контактам, но появление миловидной девицы вспороло недолговечный шов.
- Да…да, конечно. Ваше письмо… оно было… секунду… куда я его подевала? – она лихорадочно начала перебирать потроха своей наплечной сумки, пока не раскопала в ее недрах злополучный конверт с одним загнутым углом, - простите мою нерадивость, я никудышный почтальон, - униженно промямлил рыжеволосый рассыльный и вяло протянул корреспонденцию.
- Прощаю… Вас истощила беготня с этажа на этаж, меня же измотал застойный пир, - смягчил свой суровый напор рыцарь, тронутый ее затруднением и безыскусной правдивостью, за которой корысть бы не поместилась никоим образом. Если посетители Палаца после бурных празднеств и нескончаемых церемоний обретали отдушину в любвеобильных перинах и купальнях, то постоянные жители дворцовых застенок были лишены всяких поблажек. Прислуга ловко лавировала с неподъемными подносами, зорко ухаживала за повсеместной чистотой, расставляла бокалы, багаж и его собственников, угождала капризам, кормила и мученически, как иудеи – гнет египтян, сносила все раздутые упреки высокопоставленных особ. Особенно приходилось туго тем, кого назначали на службу сиюминутным поручениям. Вечерняя палитра сгущалась, и вспыхивали гроздьями светляков люстры и мириады пожеланий: в темную половину дня улей пенисто кипел и клокотал, в нем копошились тысячи работников и работниц, дабы трутни насладились вдоволь упоением красочного безделья. А когда светало, и первые лучи солнца пробивались из-под ставней, Хозяева, зевая, кряхтя, отчасти навеселе, разбредались по своим опочивальням. Но и тогда разномастный персонал ничуточки не дремал, а готовился воскресить круговорот увеселений для одних, а для себя - забот.
«Рискованное это занятие – разносить почту в такое время и, главное, сомнительным адресатам… отважная синица, раз не страшится распутных лап…»
- Оно помялось, - расстроилась служанка и виновато потупилась, робко поправляя вылезшую из упитанного узла шаловливую прядь с отливом песком отполированного медяка.
- Ничего… можете идти, ведь Вам нужно доставить кипу бумаг в срок, если будете лить соболезнования, расставаясь с каждой из них, то до зари не управитесь… - предупредил ее Сузаку и кивком указал на нетающую стопку, выжидательно торчащую из ранца. Но девушка лишь сильнее прижала пузатую сумку к бедру и приоткрыла свои губки, как маленькая гуппи, чей аквариум осушили:
- Я… я… Вы так великодушны, сэр… и благородны, - запричитала она сбористой скороговоркой, - заступитесь за Ривалза, умоляю… это… это не его вина, что ваша софа занялась огнем… он мне все рассказал и…и ему верить можно…он честный малый, просто у него такая карма, - не умолкала Ширли, захлебываясь словами и страхом, что ее осадят слишком рано, - он зашел к Вашей Светлости со сменой постельного белья и застал там даму… - она испуганно округлила глаза, когда рыцарь сморщил гримасу, но не остановила поток исповеди, - та…та разозлилась его приходу, влепила пощечину и покинула комнату, забыв свой дымящийся мундштук на перилле, а Ривалз не сразу его приметил… Угрюмый Роджерс, естественно, ему не поверил и ужасно разозлился, что слуга оправдывается наветом и пятнает высокородное имя… он…они… его сошлют на конюшни из-за недоразумения, а он единственный кормилец для своей пожилой матушки… проявите жалость, Лорд Куруруги… я буду перед Вами в долгу и исполню все-все… - Ширли залилась краской, - простите, я… наверное, мне не стоило… наболтала таких глупостей…
- Ах, вот оно что, - накинул он лоссо, чтоб застопорить безудержный галоп, - попробуем-ка по порядку! Во-первых, если все, что вы мне тут засвидетельствовали – правда, то я придумаю, как облегчить участь Вашего дружка. Я не желаю быть хоть как-нибудь причастным к страданиям невиновных. Во-вторых, от Вас мне ничего не надо… я не совершаю подвигов ради вознаграждения, - подытожил рыцарь и дал ей выпустить задержанный вздох из клетки на волю.
- Благодарю… за то, что выслушали и не прогнали. Я всегда буду помнить о Вашей доброте. Тогда… я пойду! Разрешите откланяться? – задребезжал колокольчиком ее голосок. Ширли Фенетт «вручила» ему в дар кроткую, застенчивую улыбку-незабудку, одухотворенную природным обаянием, и снова заправила вывалившуюся буклю за ушко.
- Да-да, ступайте уже…и не переживайте так…Рыцари не раздаривают обещания, как уличные проходимцы – лотерейные купоны, - обнадежил ее Сузаку, переусердствовав в убедительности словесных оборотов, и мигом пожалел о содеянном.
«Замечательно! Не изречение, а какая-то нерушимая клятва! Великий Демиург! Теперь я прослыву защитником сирых и убогих… скоропалительные поступки – мой конек… и этот жеребец меня однажды сбросит в придорожную канаву…»
- Славной ночи, Сэр, - осчастливленная просительница попятилась, изобразив короткий реверанс, и юркнула, как проворный уж, в мглистый сумрак коридоров.
Он затворил дверь, испещренную ансамблями завитков, и у изголовья кровати зажег лампу под тыквенным куполом абажура. Рыцарь глянул в просторное окно и чуть не засмотрелся на луну, подвешенную на незримой ниточке небес, и сизые дирижабли облаков, вежливо огибающих круглолицую ведунью. Сузаку нехотя оторвал взгляд от феерической панорамы и возвратился к насущному вопросу.
«Письмо от Кагуи… распечатать сейчас и растранжирить сон на недельную сводку событий провинциальной идиллии или отложить до лучших времен… и захоронить в каком-нибудь из ящиков под предлогом «позже»? Все равно, кузина прекрасно осведомлена о моей привычке слать худой ответ раз в полгода… ей и так донесут гораздо больше о ее знаменитом двоюродном братце заезжие дворяне! В Блуберде, небось, ничего не переменилось… стагнация деревни и повышение налога, прожорливая саранча и соседский вредитель лендлорд, шумные ярмарки и разношерстные бродячие труппы, дряхлеющая усадьба и вечная починка давно заржавевшей калитки на заднем дворе, которую никто не смеет заменить… после его кончины…»
В тридцать два года подающему надежды отпрыску Правого министра Генбу Куруруги, чьи предки носили некогда многослойные одежды мандаринов и хранили четверть самых главных государственных печатей, поручили дипломатическую миссию в рамках Синопского Соглашения, соблазнив тюнагона, советника среднего пошиба, блистательной карьерой. Дальновидных сановников подкупили выгодные пропозиции иноземцев, и их благосклонность перевесила традиционную придирчивость престарелых Чучел Соломенного Сегуната. Жажда нажиться на волшебных британских бобах открыла Имперскому Коню морские ворота в крупнейшие порты Хонсю и Хоккайдо. На одном из быстроходных парусников и отбыл в лоно Западного Мира посланник японской нации, который обязан был перенять все полезное у чужеземцев, продемонстрировать все то уникальное, чем были наделены жители страны Солнца и возглавить Ост-ниппонское Торговое Представительство при Дворе его Величества, Чарльза Британского. Как у всякого порядочного японца, его единственной любовницей, законной, между прочим, была служба, а в остальном господин Куруруги являл собою раритетный образец семьянина. Однако в первую очередь он был достойным мужем Японии, а во вторую – супругом урожденной кугё, Хошико Куруруги, в девичестве Сумераги, и отцом своему трёхлетнему сынишке-непоседе. Вскоре, ближний круг семейства Куруруги был перенесен теченьем Куросиво на другой конец света, и обосновался в арендуемой за счет Короны столичной резиденции Восточного квартала. Генбу, как патриот, каких мало, отклонил титул «Почетного Британца», но принял от Верховного Сюзерена полтораста акров красной жирной королинской земли, уже засеянной высочайшими сортами маиса и пшеницы, к приезду только-только назначенного Властелина. Такое колоритное хозяйство завлекло бы любой расчетливый ум баснословным доходом и ничего не требовало взамен, кроме чуткого ухода, посредственного трудолюбия и некоторой доли прозорливости. Древний род, что происходил от великих шести самураев, нарекли «petite noblesse*» и сунули в связку жалованных эсквайров. Спустя девять лет Процветания и Святости японо-британского союза Империя, не дав оклематься бывшим единомышленникам-коммерсантам, провозгласила неудобоваримый ультиматум. Одну чашу весов отягощало неравенство: одна телега ржи – двадцать телег риса, другую - тотальная Блокада вод, несущих груз всех негоциантов Тихого океана. К легкодоступным берегам Японии подобрались первые заморозки колониальной экспансии и, заодно, Ужасная Саксонская Флотилия с наместником-марионеткой на борту. Тогда безалаберным отроком двенадцати лет от роду он смутно догадывался, отчего едкая, как плесень, седина одолела неподатливую смоль отцовских волос, а гнетущая тишина по майским вечерам затыкала переливчатый напев голосистой мандолины его матушки, зачем в июньский зной под тщательным надзором ментора и солнцепеком он, часами напролет, речитативом твердил наизусть «Восемь Поучений» из Сутры Лотоса, и почему за малейшую промашку воспитанника поправляли либо хворостиной, либо увесистым подзатыльником. Но более всего домочадцы впадали в уныние от приглушенных толстокожими стенами всхлипов и темно-бордовых, как поздняя слива, синяков, прижившихся под некогда ясными, как весеннее озеро в ложбине Фуджи, глазами госпожи Куруруги. Та безукоризненно зашторила густыми ресницами свое горе, когда Сузаку проронил, снедаемый сыновним предчувствием: «Мама, что с Вами?» и, накануне собственных именин тайком утопила всю невыплаканную скорбь на дне пруда Хоши, намеренно задуманным ее супругом, чтоб скрасить однообразие природы у любимой часовенки его ненаглядной. Все утро мальчик простоял, как оловянный солдатик, на Большой плите, сторожа преданно треснутую фарфоровую куклу, обхваченную венком из кувшинок, а когда на тропинке показался отцовский серый кафтан, то он натужно взвыл, как бешеный звереныш, и набросился с разбегу на глиняного человека с большими восковыми руками убийцы. Генбу Куруруги бесцеремонно швырнул щенка оземь и, не раздумывая, отрекся от волчьего отродья, так и не выдрессированного чтить своего родителя беспрекословно. Как только Цукиеси переплыл небосвод на звездном пароме, его выслали вон с нехитрой поклажей, дряхлой клячей и доходчивым ходатайством какого-то знакомого генерала с недвусмысленным предписанием куратору Вирджинской военной академии устроить судьбу несчастной сироты…
Сузаку зажал конверт меж двух пальцев и размеренно покачивал им, собираясь расстаться с напоминанием об отчем доме и, вместе с этим, со всем мирским… когда на обороте выступила кричащая надпись: «Срочно! Не откладывай на потом, мой дорогой!»
«Что за переполох в глуши поместья мог подняться? Сенсация, никак иначе… мор скотины, незваный град, лесной пожар, крестьянский бунт… какая стихия вторглась и разворотила несокрушимый уклад… постой, кузина уволила прежнего секретаря? Малышка Кагуя ведь никогда не выводит эпистолы собственноручно. Хоть она и просидела полдекады на татами императорского хокусина, сестрица предпочитает диктовать очередной пассии свой доклад, не скупясь на откровения и разоряясь на плату этим бритым "содержанкам", как доморощенный чистокровный аристократ. Ее, впитанная с молоком кормилицы, гордость не позволяет марать перо о латиницу. Но почерк последнего писаря, кажется, его звали… Канаме… Оги Канаме, смазливый конторщик-полукровка, выписанный ею самолично из Киото, был разлапист, угловат и без каллиграфических изысков… а здесь прямо мастерская манера чистописания, буквы – все как на подбор… Я уже могу напророчить содержание: она заказала себе школяра из Сорбонны и выложила целое состояние за его выдающийся навык и обоюдность симпатий… »
За неимением ножниц он прилежно вскрыл зловеще голубой конвертик без надрывов, черкнув ногтем под нежной кромкой. Но стоило надрезать бумажную кожуру, как оттуда выстрелило залпом пахучее облачко, частью, испарившееся в его перепуганном вдохе, частью, опавшее серебристым инеем на рукава и остроугольные лацканы. Рыцарь звучно чихнул, раздраженно стряхнул мелкозернистую пыльцу с себя и высокопарно выругался.
«Кагуя… и ее разборчивая неуемность к арабским благоуханиям! Что это за гадкая присыпка?! Сочувствую тому невезучему астматику, который добивался ее взаимности прошлым сезоном… и добился только лишь того, что слег… »
Сузаку снова подхватил конвертик с сюрпризом и с опаской извлек оттуда сложенный вдвое лист, туго обернутый узенькой ленточкой крест-накрест. Он полминуты возился с неподатливым узелком и проклинал вздорные замашки сестры. Когда ему, в конце концов, удалось развязать и расправить полотно послания, то обе его брови вспорхнули возмущенными галочками на лоб, забаламученный рябью морщинок: хроники, обыкновенно заполоняющие страниц пять-шесть, сжаты в две куцые строки? Как странно, что сестра изменила изобилию пасторальной эпопеи, ограничившись хайку в прозе?
«В три часа после полуночи быть судьбоносному свиданию. Осталось затаить сахарную надежду: ведь ты не проспишь дольше, чем предопределено! В.П.(перечеркнуто)… С. Д.»
«Я предвосхищал нудную летопись, а получил загадочную лакуну? Это вовсе непохоже на мою кузину! Пусть она и эксцентрична и не брезгует чудаковатостью, но Кагуя не верит в краткость инициалов… может, от ее лица какой-то слащавый обормот со мною вздумал сыграть анонимную партию… как мне надоели пошлые нападки! Еще б подписались: «твой суженный». Ха!»
С досады рыцарь вгрызся свирепым взглядом в нелепое уведомление о рандеву вслепую:
- Вот так чертовщина! – воскликнул он, когда чернила начали линять с хвоста, и высветились так, что неразделимо слились с пропусками между уже незримых слов. Сузаку гневно скомкал издевательскую пустышку и метнул, не особо целясь, бумажным снарядиком в разверзнутую пасть янтарного дракона напротив. К огорчению рыцаря, он промахнулся: его мушку предательски подбил неповоротливый мускул в плече. Внезапно расписные дубовые панели, оконные рамы и мясистые натюрморты завертелись неистовой каруселью вперемежку с всплывшим вихрем бала… он пошатнулся в вспышке слабости и осел на кровать. Казалось, рыцарь поужинал свинцом и проглотил изрядную порцию клейкой вишневой смолы, выкатившей по одной слезинке с обоих краев переносицы и залепившей вязкой поволокой его веки. От накрахмаленных простыней повеяло летучим розмарином, гвоздикой и клубничным сиропом. Он почувствовал, как отступает под натиском неведомого чародея разгромленное подчистую сопротивление. Рыцаря сморил искусник-сон: туше! Он с легкостью влюбленного, отрывающий без усилия лепесток ромашки, уложил Сузаку Куруруги на лопатки.
*****************************************************************************
Перед ним расстелилась виляющая тропинка с расплывчатыми излучинами, заросшими кудрявым бакенбардами папоротника, в кущах которого собрание сверчков давало трескучий концерт, наигрывая старинный лейтмотив ноктюрна. Не успел Сузаку пройти по дорожке и пять шагов, как очутился на лысеющей лесной опушке и средь бела дня. Молодой человек сощурился: его ослепил солнечный зайчик, вскочивший на кончик его носа, и резво запрыгнувший на карниз ресниц. Он согнал его прочь, и тут же перенеся к пьедесталу, на верхушке которого под хрустальным куполом распустилась во всей своей величавой красе горделивая лилия. Когда очарованный странник присмотрелся, то увидел, как в чашечке цветка розоволосая дюймовочка старательно складывала в подол зернышки пыльцы, выщипанные из нутра тычинки. Она боязливо обернулась, когда малиновую колыбель накрыло покрывалом тени, и он узнал в собирательнице нектара его Принцессу. Девушка ростом с булавку мигом поднялась и разом растеряла весь урожай цветочной яшмы.
- Принцесса Юфимия, - позвал он ее неуклюже пересохшим голосом, та отозвалась изумленным возгласом, который, подобно узнику, застрял по ту сторону прозрачного зонта.
- Юфи… - сорвался натужный стон, и ее ответный крик вновь не достиг его недостаточно чуткого слуха. Принцесса, заключенная в Королевской Лилии, попробовала вскарабкаться вверх, но потерпела неудачу и, оступившись, повисла на тычиночной нити. Но чуть он откинул злосчастную крышку, чтоб уберечь от падения Леди, что отважилась на побег, как той не стало. Рыцарь весь затрепетал, как осиновый лист, и дрожащей рукой потянулся к заброшенной темнице.
- Вы ошибаетесь, я не принцесса, ни в коем случае – я фея, - раздался проникновенный сопрано позади. Он оглянулся и остолбенел, как громом пораженный. Pink of perfection*! Над травянистым пологом парила его Юфимия, облаченная в великолепный пурпурный хитон. На округлые уступы плеч ниспадали шелковистые локоны, извилистыми ручьями струившиеся по полуобнаженным бедрам и прерывающиеся у лодыжек, таких же тонких, как зрелый стебель молочая.
- Я не могла слышать Вас из-за пренеприятного проклятия, наложенного на меня с рождения, но я умею читать по губам, - охотливо пояснила богиня и улыбнулась так, что даже на самом донышке ее васильковых очей заискрились приветливые огоньки.
- Не может быть… я, наверное, брежу… совершенный двойник? Неужто? Нет… Юфи… - пробормотал он, запутавшись в извечной дилемме сердца и рассудка, сплетших свои хитрые сети. Коллизия аверса и реверса.
- Любовь и бред – все то же. Нелепостью приучены мы обзывать, клеймить абсурдом… чудеса… мечту же вздёрнуть на высокой виселице здравого смысла проще простого, - заявила неожиданно серьезно Фея веским тоном Шестого рыцаря, но тут же переменила разговор, - однако Вы меня освободили от чудовищного заточения, и я обязана Вам как спасителю…
- Если Вы не она, то я ни в чем не нуждаюсь, - наперерез ответил Сузаку, силясь выслать вон из мыслей ее прелестные лодыжки, облитые молочной белизной… которые, наверняка, точь-в-точь такие же, какие были у его неприкосновенной Принцессы.
- Я исполню твое самое сокровенное желание, Куруруги Сузаку… - упрямо пообещала Фея и подлетела к вспыхнувшему, как Фаросский маяк, рыцарю близко-близко, едва дотронувшись его груди ладошкой, - я… пошлю тебе новую любовь, настолько сумасшедшую, настолько отчаянную и необузданную, что растопит даже твой лютый февраль… как прошлогодний залежалый сугроб. Прими же мое тебе благословение, - шепотом довершила заклятие чародейка, и их уста сомкнулись, дабы скрепить нерасторжимый Договор.
Томное прикосновение и пьянящий привкус амброзии оборвали пряжу сновидения, но не поцелуй, по волшебному мановению оборотившийся явью. Сузаку приотворил врата-веки, прорезав пастельное марево Гекаты, и взглядом натолкнулся на широко распахнутые глаза цвета Жирофрея, старожила королевского сада, которым так любила любоваться Юфимия. Пришелец вздрогнул, пойманный с поличным, и тут же отпрянул назад, разъединив закипающий сплав губ. Еще чуть-чуть и они б спалили их дотла, а так отделались терпким ожогом, который все не затухал. Рыцарю захотелось остудить тлеющие угли пальцами, но кисти рук, словно в невидимых кандалах, покорно покоились на лоскутной кайме узорчатого одеяла. Локти увязли в коварном ложе, как во всеобволакивающей трясине, поработившей и голени, и стопы. Плененного охватил ужас: он не мог пошевельнуть и мизинцем – его поразил паралич! К некоторому облегчению, Сузаку заметил, что он все еще капитан судна, угодившего на мель, раз ему удалось повернуть штурвал: его не покинула способность управлять шеей. Рыцарь застал виновника своей напасти застывшим в узкой расселине балдахина. Не разглядеть: то был некто, весь в черном, с головы до пят, как похоронная процессия. Вдруг блеклый луч лунной лампады осветил его, упав клином на белокаменный анфас. Породистое лицо в оправе копны вороного окраса было скрыто бархатной маской, резко отсекавшей скульптуру скул. Своей бледной, знающей улыбкой Особа выдала прямолинейную причастность к незаконному вторжению и беспардонному насилию над обездвиженной жертвой.
- Вы перешли границу моей галантности, бессовестная женщина! - гневно заговорил Сузаку, уверенный, что перед ним очередная переодетая авантюристка. У него не вышло унять тембр в надменной узде безразличия, - кто Вы такая?
- Каюсь, но паспорт предъявлять отказываюсь. Но все же, ты непростительно обознался. Sancta simplicitas*! - вынырнула насмешка, подражающая звучанию виолончели: вкрадчивый тенор вряд ли принадлежал сладкоголосой сирене. Сузаку, обругав свою наивность, пригляделся тщательнее и, к своему стыду, убедился, что ему отнюдь не заложило уши: незнакомец сглотнул, и под точеным подбородком выступил холмик наследника Адама.
- О Боги! Ты…ты мужчина…- обычно уравновешенный баритон рыцаря споткнулся об шерстяной комок, застрявший в горле тошнотворной пробкой. Кофейная тьма расползлась по углам, на свое усмотрение замаливав сажей окраины опочивальни. А под лунной вуалью вырисовывался зловещий облик. Персона нон-грата не обнаружила никаких достопримечательностей Евы, а, наоборот, отличалась астенической комплекцией, была крайне худощава, самую малость сутула и разоблачала свой незрелый возраст нескладностью только что оперившейся молодости. Однако же, юнец не переставал кичиться своим превосходством, вызвав рыцаря одним своим высокомерным взглядом на поединок среди равных.
- В яблочко! Но что с того? Ты тоже… - отметил он очевидное совпадение, после чего наглец перешел в дерзкую контратаку и опять навис над еще сопротивляющимся, но на самом деле безобидным противником. Рыцарь попробовал удержать бразды правления и продемонстрировать абсолютное спокойствие.
- Вот именно! Поэтому тебя тут быть не должно! – запротестовал Сузаку, силясь волюнтаристски впрыснуть жизнь в заглохшие мышцы и провести воспитательный сеанс с негодным мальчишкой. Это было, конечно, неразумное послабление подростку, который, только так, мог сгодиться ему в младшие братья. Но последующий вульгарный маневр бесенка протрезвил рыцаря, Сузаку ощутил всю уязвимость своего неоднозначного положения: инкуб улегся набок рядом с ним, словно опытная куртизанка, и, захватив загорелое запястье в теплое кольцо пальцев, нащупал тикающую жилку пульса.
- Что ты себе позволяешь? Не смей трогать меня! Мерзавец! Ведь это ты… ты… - если б Сузаку мог, то он бы уже давно отпихнул гостя и под конвоем отвел бы в Комитет Благочестия, исправительный орден бенедиктинцев, который, чтобы там ни было, перекроил и направил на путь истинный каждого поступившего под сень их патронажа еретика, не гнушаясь в методах по очищению подопечных душ от скверны Нечистого.
- Да, пыль Венеры, виновница твоей беспомощности, – мое изобретение, - подтвердил он худшие подозрения рыцаря, - но не переживай понапрасну: рецептура безукоризненна, а мера выверена с точностью до песчинки. Чудесный порошок, который ты, по моему замыслу, впустил в свою телесную обитель, наделяет создателя властью творить с тобой, мой дорогой, что вздумается, - он поднес руку рыцаря к своему рту и, как леденец, лизнул подушечку его большого пальца, затем зажал целиком перст промеж губ, словно сигарету, и принялся его сосать, слегка прикусывая тут и там, - при этом, корень женьшеня многократно повышает чувствительность и раскаляет желание до бела, - соблазнитель увлеченно восхвалял достоинства своей отравы, временами отвлекаясь от сладострастной пытки, - но вот со снотворным я просчитался, - Голос батистовым платком накрыл раковину уха, и бахрома на висках рыцаря колыхнулись от похотливого дуновения, - честно признаться, я и не представлял, что своим лобзаньем я пробужу рыцаря, как сказочную королевну, усыпленную зловредным магом.
Его голова была отделена от остального тела, как командир от армии вражеским Блицкригом. Но рыцарь отказывался сдаваться и что есть мочи взывал к верному ему самообладанию.
- Это омерзительно! Ты…ты … невменяемый! Прекрати немедленно! – рявкнул он бесполезный приказ и скорчил мину, когда его ущипнули за мякоть мочки. Человек в маске еле слышно рассмеялся.
- Что отрицать! А ты, белый рыцарь, - моя горячка и мое безумие, агония, щемящая щипцами грудь … ты, сам того не ведая, очернил мою девственность своим появлением… и своровал покой и аппетит. С того момента я только грезил… как Платон, а после… я захотел заполучить то, что мне должно принадлежать, - охваченный пылом юноша алчно впился в оголенную шею, и рыцарь остервенело завертел головой, чтоб отбиться от языка, который жадно лакал его чувствительную кожу.
- Если… если ты…гаденыш… не остановишься сейчас же, то я тебя изрублю на дуэли. Клянусь! – всхлипнул с хрипотцой Сузаку, угрожая беспощадной расправой, последним доводом в его арсенале.
- Я против! Скомпрометируешь нас, и взойдешь на плаху, не самый подходящий пьедестал... Мне неизвестны уроки некромантии, а вожделею я только живых, - обидчик безапелляционно отклонил требование сатисфакции надменным тоном прокурора.
- Да мне все равно, пусть хоть колесуют… я не дам козлиному копыту втоптать свою честь в грязь, - яростно огрызнулся истец. Вдруг сэр Куруруги сменил тактику и попытался внести разброд в духовный настрой врага: беспринципно коверкая ноты, он громко запел торжественный гимн*, первый, что пришел на ум, воспаленный безысходностью:
When Britain first, at heaven's command,
Arose from out the azure main,
Arose, arose, arose from out the a-azure main,
This was the charter, the charter of the land,
And guardian angels sang this strain:
Rule Britannia!
Britannia rule the waves.
Britons never, never, never shall be slaves.
Rule Britannia!
Britannia rule the waves.
Britons never, never, never shall be slaves…
Arose from out the azure main,
Arose, arose, arose from out the a-azure main,
This was the charter, the charter of the land,
And guardian angels sang this strain:
Rule Britannia!
Britannia rule the waves.
Britons never, never, never shall be slaves.
Rule Britannia!
Britannia rule the waves.
Britons never, never, never shall be slaves…
- Ты жутко фальшивишь, - раскритиковали его экспромт с видом знатока, - но ты… пой, пой, соловей! А я пока ощиплю пташку… - цинично захохотал Незнакомец. Находчивый стратег, он не медлил с ответным ходом и взялся стаскивать со скверного менестреля его камзол. Эти манипуляции только распалили надрывающийся вибрато. Длинные пальцы, совершавшие спешный променад по его бокам, неожиданно вкрались в карман и откопали в его глубинах пригоршню матовых бусин.
- Ах, какая находка, пожалуй, найдем ей достойное применение, - зажегся энтузиазмом озорник: рыцарь затих, снедаемый нехорошим предчувствием. Его интуиция протрубила тревогу, когда Незнакомец задрал рубашку под самые подмышки и высыпал шарики на мускулистое плато живота. Он принялся ладонью их катать туда-сюда, по кругу, взад-вперед, петляя, аккуратно обводя набухшие соски и, под конец, загнал одну штучку в лунку пупка. Сузаку застонал, когда Маска припала губами к овражку и острием языка вытолкнула шарик вон. Исчадье Ада повторяло сатанинский обряд, испытывая садистский экстаз от прерывистого мычанья сквозь стиснутые зубы. Наконец, нечестивцу наскучило однообразное занятие, и он потянулся к поясу с тесьмой, собираясь расплести шнуровку рыцарских лосин…
Румянец полыхал на щеках Сузаку, он как будто погрузился в горячую ванну: жар растекался с бурным током крови по бесчисленным сосудам, и в голове клубился туман. Где-то на задворках рассудка, как надоедливая муха, зудела оферта капитуляции. Ласкающие омовения почти размыли грань между отвращением и удовольствием, ложась пятнами друг на друга, перемешиваясь и впитываясь в его расслоенное сознание все глубже и глубже. Его преследовали эти фиолетовые глаза… красноречивые и влекущие заглянуть внутрь. Откуда-то исподтишка нахлынуло воспоминание: портрет тридцать первого правителя Британии – Георга Мудрого в рыцарском Собрании. Согласно негласным летописям тот был отличным гипнотизером… никто из поданных никогда ему не прекословил. Тогда Сузаку на Созыве Малого Круга еще не отправился от колотой раны, нанесенной слоновьем бивнем в Бенгальском сражении. Во время обсуждения офицерского состава он ощутил на себе пристальный взгляд Императора, запечатленного на картине… те же ирисовые глаза… ему почудилось, что они живые и следят за каждым его движением с холста. После, рыцарь объяснил иллюзию недомоганьем и забыл. Теперь же он попал в этот же коварный капкан… и вырваться не мог. Внезапно на Сузаку шквалом накатило чувство, сметающее все на своем пути, как лава Везувия, пробудившегося от вековой спячки.
«Юфимия… прости…я…я…изменник…»
Рыцарь весь затрясся, как одержимый Дьяволом, и, прежде чем Незнакомец успел соскочить с кровати, Куруруги схватил его за отворот рукава, сдернул одним махом маску с мистификатора, и тут же рухнул обратно…
«Как… как ему удалось? Дурак, так оплошать: слишком малая доза для его веса… или я пересушил? Но почему обморок? Он ведь не успел разглядеть, кто я… не смог бы! Я почти уверен… надо бы уйти отсюда, пока Сузаку не очнулся. Прощай, жестокая любовь, черной акации шипом пронзила ты мне душу! Прощай… и до встречи! Ведь я так и не закончил...»
- Ты мой… - шепнул юноша с глазами цвета фиалок и, оттолкнув гардину, исчез за потайной дверцей.
Сноски:
1) Pink of Perfection (англ.) – верх совершенства;
2) Sancta Simplicitas (лат.) - Святая простота;
3) Petite Noblesse (франц.) – мелкопоместное дворянство;
4) Rule Britannia. — народный английский гимн, появившийся в 1701 г. и приписываемый английскому композитору Томасу Арну.
Story must go on
-
-
29.10.2008 в 23:08Хороший фик по Гиассу должен лежать на сообществе... а не в магазинах. Коммерция губит искусство...
Так как я все еще пишу не для масс (и буду продолжать)... то яой занимает первостепенное значение... эта любовная линия будет развиваться прежде остальных. Весь гет второстепенен... мне не хватит сил еще и его подробностями баловать. Про сексуальные сцены с гетом... не знаю. Может - да, может - нет.
Вот пару ссылок, где я писала гет... там миди и драбблы.
www.diary.ru/~geass-ton/p43961206.htm
www.diary.ru/~geass-ton/p44232866.htm
www.diary.ru/~geass-ton/p44761289.htm
www.diary.ru/~geass-ton/p44429824.htm
1999-lelouch.diary.ru/p48682798.htm
-
-
29.10.2008 в 23:50А это не важно. Надежда умирает последней.
эта любовная линия будет развиваться прежде остальных.
Т.е. слова "в виде исключения" следовало понимать по отношению к вашему творчеству вообще, а не к данному фанфику, верно?
Вот пару ссылок, где я писала гет... там миди и драбблы.
Спасибо. Прочел пока по двум последним ссылкам. За Шнайзеля - отдельное спасибо.
-
-
29.10.2008 в 23:57Не люблю пейринг Шнайзель+Малдини.
-
-
30.10.2008 в 00:06Я правильно понимаю, что Малдини это имя его адъютанта, на связь с которым был намёк?
-
-
30.10.2008 в 00:17-
-
30.10.2008 в 00:28-
-
30.10.2008 в 00:35><
Его зовут Канон Мальдини, и кста, покажите мне реально первоисточник. Ибо сколько ищу, мне так никто и не показал первоисточник (а точнее новеллу), где зародился пейринг. Ибо я вижу тока отсылки на додзини, а это фен манга. Не новелла.
-
-
30.10.2008 в 00:38Мальдини не адъютант вроде бы, а его рыцарь... ^^
-
-
30.10.2008 в 00:40Неа. Адьютант. Графы в рыцари, как я полагаю, не идут. А Канон - граф, он сам об этом сказал, когда представлялся Милли на свадьбе Тянь-Цзы - Одиссей.
-
-
30.10.2008 в 00:46товарищи, создаем отдельную тему про этот пейринг... а то мы тут откровенно флудим...
-
-
30.10.2008 в 00:48Все, замолкаю. Сорри.
-
-
30.10.2008 в 00:57tobe-gundamu.diary.ru/p49033762.htm
-
-
30.10.2008 в 01:01В целом... дело вкуса.
*все еще флудим...*
-
-
28.01.2012 в 19:52